Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия - Страница 108

108

— Присматривай за ним, — напутствовал я Арипая. — Не отдавай его в дурные руки…

Индеец рад был, что Канахоло вышел из передряги целым и невредимым, но лицо его оставалось мрачным.

— Мой сын не в моей власти, — ответил он хмуро, — он отдан шаману. К нему должен и вернуться…

На следующий день аравакские хижины облетела печальная весть: Канахоло внезапно умер. Несчастного парнишку нашли мертвым на опушке леса, неподалеку от Серимы, без каких-либо следов насилия. Люди нашего рода восприняли это известие весьма спокойно: они предполагали, что именно так и случится, что такая кара постигнет беднягу, раскрывшего, хотя и не по доброй воле, тайну шамана.

Репартиментос

Поимка Канахоло на месте преступления и его признания сняли с меня вздорные обвинения в злокозненности моей души, но изобличить истинного преступника не помогли. Хитроумный шаман сумел выпутаться. Положение его в племени было непоколебимым. Все свидетельствовало против него, даже смерть Канахоло, но трусость, а вернее, запуганность, обитателей Серимы была так велика, что никто не смел возмутиться, и все готовы были принять на веру вздорные вымыслы шамана, распространявшего слухи о том, будто в истории с Канахоло не все чисто: кто знает, какими коварными средствами заставили этого дурачка дать показания, предварительно подбросив ему ядовитые листья? Словом, Карапана ставил все с ног на голову, и кое-кто в Сериме то ли из страха, то ли из корысти ему поддакивал.

В кругу друзей у нас горячо обсуждалось, что делать дальше. В конце концов мы пришли к выводу, что даже теперь влияние шамана, хотя и подорванное, продолжает оставаться достаточно сильным, а уничтожение Карапаны представлялось нам невозможным, ибо неизбежно повлекло бы за собой в племени кровопролитные столкновения.

Взвесив все «за» и «против», мы вернулись к первоначальному плану — покинуть Сериму и немедленно начать для этого необходимые приготовления. Теперь уже весь наш род, как один человек, стремился поскорее оставить эти места и подальше уйти от злых козней Карапаны. В эти последние дни еще более укрепились узы дружбы и доверия между родом и мной, вера в общность нашей судьбы.

Вскоре же выяснилось, что и Серима стала не той, что прежде: она перестала быть единым, сплоченным сообществом людей, связанных единством образа мыслей. Едва туда просочились слухи о нашем отъезде, как многие из коренных жителей Серимы изъявили желание отправиться с нами, лишь бы вырваться из-под власти коварного шамана. Они вольны были так поступить, и никто не имел права запретить им перекочевать, ибо это не противоречило обычаям араваков. Однако это их желание, как и следовало ожидать, крайне обозлило Карапану и встревожило верховного вождя Конесо. С тем чтобы предотвратить развал племени, чего, собственно, оба и опасались более всего с первой минуты нашего появления, шаман в коварном своем мозгу вынашивал чудовищный план нападения на нас и поголовного истребления если и не всего рода, то, во всяком случае, главных его членов, не исключая Манаури и Ласаны. К счастью, наши доброжелатели своевременно нас предостерегли, и мы держались настороже, внимательно следя за каждым движением в Сериме, и, не выпуская из рук оружия, готовились к скорейшему отъезду.

В этот напряженный для обеих сторон момент неожиданно произошли события, в корне изменившие все наши как добрые, так и недобрые намерения.

В тот день, часа через два после восхода солнца, из рощи, отделявшей селение верховного вождя от наших хижин, вдруг выскочили два индейца и бросились по направлению к нам, чем-то крайне возбужденные. Поначалу мы решили, что это какой-то подвох. Но нет. Завидя нас, еще издалека бегущие стали громко выкрикивать какие-то малопонятные слова.

— Не обманывает ли меня слух? — обратился я к Арнаку, охваченный недобрым предчувствием. — Испанцы?!

— Да, они кричат об этом, — ответил тот дрогнувшим голосом.

В нашем лагере мгновенно поднялась тревога, и не было ни одной хижины, ни одного шалаша, из которых не выскакивали бы в смятении люди, обеспокоенные необычным происшествием.

Тем временем бежавшие, еле переводя дух и едва держась на ногах, оказались подле нас. Вид их был жалок: судя по всему, не только быстрый бег, но и толкавший их ужас совсем лишили их сил.

— Испанцы!.. — только и смогли они произнести, тяжело дыша и бросая по сторонам испуганные взгляды.

— Где? — набросился на них Манаури.

— У нас в Сериме… Приплыли на лодках… Высадились на берег… Испанцы!

Весть тревожная, слово «испанцы» — будто гром с ясного неба. Не у одного из нас втайне екнуло сердце.

— Они напали на вас? Кого-нибудь убили? — продолжал допытываться Манаури.

— Нет, не напали, никого не убили.

— Наши успели бежать из Серимы?

— Нет, не успели. Испанцы захватили нас врасплох, никто их не заметил… Только немногим удалось убежать в лес.

— Испанцы стреляли?

— Нет, не стреляли, но на берег сошли сильно вооруженные, даже страшно смотреть!

— Сколько их?

Гонцы, все еще не отдышавшись, не могли назвать числа пришельцев: один говорил, их столько, сколько пальцев на обеих руках, другой утверждал, будто их в десять раз больше.

— Нет! — возражал первый. — Испанцев мало, остальные — индейцы…

— Из какого племени индейцы?

— Мы их не знаем, какие-то чужие.

— Сколько у них лодок?

— Пять.

— Большие?

— Да, итаубы.

— Не пять, а три, — уточнил второй гонец. — Три лодки.

108