Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия - Страница 71

Эта невыразимо тягостная картина покинутых и заброшенных жилищ сопровождала нас на всем пути к противоположному концу деревни. Хижины и шалаши стояли не друг подле друга, а были разбросаны на довольно значительном расстоянии. Наконец путь нам преградила широкая, но мелководная река, впадавшая в лагуну. На берегу ее мы присели на землю под сенью развесистого дерева и стали совещаться.

— Одно ясно, — проговорил я полушепотом, — ни нападения, ни кровопролития здесь не было.

Все с этим согласились.

— Нигде никаких следов борьбы, хотя бы сломанное копье или стрела — ничего, — добавил Манаури.

— Куда же они могли уйти? — задумчиво проговорил Арнак.

— Думаю, куда-то в глубь материка, подальше от побережья, — высказал я предположение. — У моря им, видимо, постоянно угрожали белые пираты.

Мысль эта пришлась всем по душе, и за нее ухватились; она оставляла надежду, что на деревню не свалилась какая-то ужасная катастрофа или повальный мор.

— Наверно, они ушли от моря не очень далеко, — предположил Манаури, — и завтра мы легко их найдем.

— А где находятся остальные четыре деревни? — спросил я.

— На этой же реке, но выше по течению.

— Далеко отсюда?

— Недалеко. Ближайшая деревня — два раза по десять выстрелов из лука.

— Двадцать выстрелов из лука, — подсчитал я, — это значит примерно полчаса ходьбы. Совсем близко!

— Близко.

Вождь, заметив мое оживление, тотчас же понял его причину.

— Я знаю, о чем ты думаешь! — проговорил он. — Надо посмотреть, что делается там.

— Конечно! Возможно, ваши именно в тех деревнях!

Мы взглянули на небо. До полуночи было еще далеко. На рассвете мы должны вернуться на шхуну, но до того следовало по возможности выяснить положение дел в остальных аравакских селениях. Манаури не мешкая выделил четырех индейцев, хорошо знавших местность, и направил их вверх по реке, велев не жалеть ног. Мы остались ожидать их возвращения здесь, у реки.

На берегу почва была сырой, болотистой, поросшей густой растительностью. Воздух насыщен был нестерпимым, просто одуряющим зловонием прелых листьев и гниющих корней. Полоса прибрежной растительности была сравнительно неширокой, всего каких-нибудь тридцать или сорок шагов в глубину, но из ее чащи доносились невероятные душераздирающие звуки! Там что-то щелкало, верещало, квакало, стонало и вопило, но более всего вселяло ужас, заставляя стыть в жилах кровь, свирепое шипение. Казалось, разверзлись врата ада и страшные чудища, вырвавшись на свободу, предавались теперь дикому разгулу на этом крошечном клочке джунглей.

Ночи в далеких вирджинских лесах тоже имели свои голоса; не было недостатка в разных звуках ночной порой и в зарослях колючего кустарника на острове, недавно нами покинутом, но все это не шло ни в какое сравнение с дикой оргией звуков, раздававшихся здесь, у этой реки.

Индейцы, привыкшие к таким концертам, не обращали на них ни малейшего внимания.

— Это ужасное шипение издают, наверно, цикады, — проговорил я.

— Да. Цикады и разные насекомые, — ответил Манаури.

Какая-то тварь грозно замяукала.

— Дикий кот? — невольно вздрогнул я.

— Нет, древесная жаба.

Потом раздался стук, словно кузнец ковал молотом косу.

— А это кто? Птица?

— Тоже жаба, но водяная.

Вдруг — глухое хрюканье и потом всплеск. Манаури с минуту задумчиво прислушивался.

— Не знаю, что это, — признался он. — Похоже, большая водяная крыса…

— А крупные хищники здесь бывают?

— Наверное, бывают.

Вождь спокойно огляделся, окинул невозмутимым взором заросли и заверил:

— Но сейчас их здесь нет…

Зато примечательной особенностью этого места, истинным его проклятьем были целые тучи комаров, тысячи, миллионы комаров. Они облепляли человека и впивались в него как одержимые. Индейцы, как видно, более к этому привычные, мужественно переносили это бедствие, лишь лениво отмахиваясь. Я же близок был к умопомрачению и в конце концов, отойдя шагов на сто от прибрежных зарослей, взобрался на песчаный пригорок и здесь лишь смог наконец вздохнуть свободно: в воздухе ни одного комара. Довольный, я расположился поудобнее в стал ждать.

Вскоре вернулись наши разведчики. Принесенные ими вести были неутешительны и подействовали на нас удручающе: все четыре селения араваков оказались покинутыми так же, как и деревня на берегу лагуны.

— Нигде ни одной живой души, а хижины и шалаши почти все развалились, — сообщили прибывшие, Не мешкая более, мы отправились в обратный путь к шхуне, оставив на берегу Вагуру и с ним двух индейцев ждать, когда на рассвете мы введем корабль в лагуну. Мы оставили им три пистолета и поручили держать глаза и уши открытыми, дабы утром нас не подстерегла на берегу какая-нибудь неожиданность.

Хромой индеец Арасибо

Едва рассвело, мы подняли якорь. Горловина залива, или — как бы это сказать — протока с моря в лагуну, была достаточно широкая, но мелководная, и Манаури с его индейцами пришлось смотреть во все глаза, чтобы отыскать среди подводных скал и мелей достаточно надежный фарватер. К счастью, шхуна имела небольшую осадку и прошла без помех, а когда первые лучи солнца позолотили склоны горы, мы уже входили в спокойные воды залива.

— Ни одной бригантине сюда не проскользнуть, — заметил Арнак.

— Ты прав. Со стороны моря в бухте нам ничто не грозит, — согласился я.

Вдали, на юго-западе, чернели хижины безлюдной деревни. Мы внимательно всматривались в берега лагуны в надежде отыскать хоть какие-то признаки жизни… и отыскали. Четыре человека у самой кромки воды подавали нам руками знаки.