Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия - Страница 122

122

В этот момент внимание наше привлекли новые выстрелы. Они доносились тоже с опушки леса, но теперь с другой стороны. Дон Эстебан опять вскочил с табурета, явно потрясенный.

— Ничего страшного! — насмешливо успокоил я его. — Это все мои люди. Пока я здесь, жизни вашей милости ничто не угрожает.

— Но теперь ведь стреляют совсем в другом месте, — широко раскрыл глаза дон Эстебан.

— Вполне возможно. Это другой отряд. В лесу их у меня сейчас несколько. Они охраняют селение со всех сторон, дабы с нашими гостями не случилось какой беды…

— Прошу сейчас же мне сказать, — возбужденно воскликнул испанец, — прошу сказать, о чем шел у вас разговор с индейцами! О чем шла речь?

— О вещах, для всех достаточно неприятных…

Звуки выстрелов, умноженные эхом, отраженным от деревьев леса, неслись грозно и властно, обрушиваясь на нас один за другим словно удары грома и тая в себе какую-то неведомую сокрушающую силу. Дон Эстебан, почитавший себя до сих пор со своими испанскими головорезами и воинами чаима хозяином положения, стал сознавать, что почва уходит у него из-под ног.

— Тринадцать выстрелов, — побледнев, доложил ему сержант, когда стрельба наконец прекратилась. — Тринадцать выстрелов.

— Нет! — покачал головой вождь-чаима. — Девять!

Ошибались оба: у Арасибо было только семь ружей.

И тут вдруг в другой части леса снова прогремели выстрелы. Это давал о себе знать Кокуй.

— Сто чертей! — скрипнул зубами сержант.

Он как ошпаренный бросился на площадь и стал созывать всех своих людей: как испанцев, так и индейцев. Мы смотрели на него как на помешанного.

— Отчего этот парень так всполошился? — обратился я к дону Эстебану, пожимая плечами, и добавил: — Без стражи все его пленники разбегутся.

Судя по всему, дон Эстебан готов был взорваться: глаза его метали молнии, пот выступил на лбу и обильно струился по лицу.

— Что все это значит? — снова выкрикнул он сдавленным голосом, и трудно было понять, то ли взбешенным, то ли испуганным.

— Сейчас я все объясню вашей милости! — ответил я я, обратившись к Манаури, добавил: — Все, что я скажу дону Эстебану, переведи присутствующим здесь на аравакский.

Затем, повернувшись к испанцу, громко отчеканил:

— Ты спрашиваешь, ваша милость, что означают эти выстрелы? Они означают, что вас, сеньоры, почтенных наших гостей, я честь имею покорнейше просить вести себя спокойней, без всяких лишних волнений. Означает это также, что ни теперь, ни позже я не дам вам ни одного обитателя этих берегов для работы в Ангостуре или где-либо еще.

— Что? Что, сударь? Ты что плетешь? — Жилы вздулись у него на висках и на шее, глаза вылезли из орбит. Судорожным движением он схватился за пистолет, торчавший у него из-за пояса.

— Бога ради! — Я был сама любезность. — Не надо так гневаться, ваша милость. Взгляни, будь добр, за мою спину.

Он взглянул — и это помогло. Там стоял Арнак с нацеленным на него ружьем.

— Я уже упоминал однажды в этом почтенном обществе, — сказал я, — что нам доводилось расправляться с вашей милости соплеменниками, ибо они недооценивали наших сил! Ужель и на этот раз предстоит событие столь печальное?

Моя уверенность и спокойствие умерили его пыл. Наконец-то он стал, кажется, прозревать и смотрел на меня так, будто хотел насквозь пронзить взглядом.

— Сержант вашей милости чрезмерно горяч и не слишком умен, — продолжал я. — Не откажи, ваша милость, посоветовать ему не принуждать нас вопреки нашей воле оборвать раньше времени его ценную жизнь!

Дон Эстебан, скрипя зубами, последовал моему совету и отдал своим солдатам соответствующий приказ. После первых минут горячки испанец стал обретать равновесие духа и, прищурив глаза, присматриваться к окружающему внимательно и настороженно.

— К чему все же ваша милость клонит? — вдруг прямо спросил он.

— К миру и согласию.

Он вонзил в меня взгляд, словно стилет.

— Это издевка?

— Упаси бог!

— Ты, ваша милость, намерен прибегнуть к насилию?

— Только в случае необходимости.

— Но, надеюсь, ты не сомневаешься, что и мы умеем стрелять?

— Дон Эстебан, кто посмеет в этом усомниться? — Любезным поклоном я выразил свое согласие. — Но сопротивление ничего вам не даст — силы слишком неравны. Если дело дойдет до перестрелки, вы доставите нам крайнее огорчение печальной необходимостью лишить всех вас жизни, прежде чем вы успеете произнести «Отче наш». А жаль!

Наступила минута тягостного молчания. Дон Эстебан понял — с моей стороны это не просто похвальба. Он окончательно подавил в себе гнев и усмирил злобу, которых не на ком было сорвать. С изменившимся, все еще покрытым бледностью лицом, он смотрел на меня озадаченным взглядом, словно только теперь впервые меня увидел и вдруг обнаружил нечто совершенно неожиданное. Он смотрел не только обескураженно, но с каким-то застывшим удивлением.

— Дон Хуан, ты сам дьявол! — пробормотал наконец он. — Но не думай, что убийство испанца на этот раз обойдется тебе безнаказанно! Не забывай, кого мы здесь представляем!

— Ну и что? Разве коррегидор в Ангостуре — господь бог? Вы, кажется, снова переоцениваете свои силы!

— Послушай! — выкрикнул испанец возмущенно. — Ты в Венесуэле, во владениях его королевского величества Филиппа Пятого.

— Я в бескрайних глухих лесах, где ни один белый пока не обрел еще власти! — воскликнул я, перекрывая его голос, но тут же взял себя в руки и уже тише добавил: — Ты говоришь, здесь владения испанского короля? Отчего же тогда ты ведешь себя так, словно находишься в чужой стране и грабишь врагов? Почему сам забываешь, что находишься в Венесуэле?

122